Я водитель детской реанимации самые страшные моменты
Обновлено: 02.07.2024
ЛЕЧЕНИЕ ДЕТЕЙ В ОТДЕЛЕНИИ РЕАНИМАЦИИ / РОДИТЕЛИ / ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ / ПРИЗНАКИ ЭКСТРЕМАЛЬНОСТИ И КРИЗИСНОСТИ / PAEDIATRIC INTENSIVE CARE UNIT / CHILDREN / PARENTS / PSYCHOLOGICAL STATE / EXTREME SITUATION / CRISIS
Аннотация научной статьи по психологическим наукам, автор научной работы — Пахомова Мария Александровна
В статье описывается психологическое состояние родителей в период лечения их детей в отделении реанимации. Особенности психологического состояния родителей рассматриваются с точки зрения их отношения к ситуации болезни ребенка, самому ребенку, своей семье, собственной жизни, ближайшему и отдаленному будущему. Картина внутренних переживаний, полученная в ходе исследования, свидетельствует о том, что психологическое состояние родителей реанимационной группы носит признаки экстремальности и кризисности и требует оказания им квалифицированной психологической помощи.
Похожие темы научных работ по психологическим наукам , автор научной работы — Пахомова Мария Александровна
Особенности переживания матерей, дети которых находятся в реанимационном отделении после проведения плановых и внеплановых оперативных вмешательств
Нарушения личностного и семейного функционирования родителей пациентов, страдающих героиновой наркоманией
Психологическое сопровождение семьи на этапе лечения ребенка в медицинском стационаре (на примере отделения уроандрологии)
Динамика совладающего поведения родителей, воспитывающих ребенка с ограниченными возможностями здоровья
Psychological state of parents in a paediatric intensive care unit
The article discusses the psychological state of parents whose children are treated in an intensive care unit. The psychological profiles of parents are studied from the viewpoint of their attitude to their childs illness, to the child itself, to their own life and family, and to the shortand long-term future. Experiences observed during this study testify that the psychological condition of this group of parents shows signs of an extreme crisis situation and requires professional psychological support.
ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ РОДИТЕЛЕЙ ДЕТЕЙ, НАХОДЯЩИХСЯ НА ЛЕЧЕНИИ В ОТДЕЛЕНИИ РЕАНИМАЦИИ
Современное состояние проблемы
Проблема состоит в том, что в 99% случаев (как следует из опыта автора), оказавшись один на один с грузом семейных, психологических, социальных и экономических проблем, в этот чрезвычайно трудный для них период сами родители остро нуждаются в помощи [9, с. 27-39]. Врачи и медперсонал по причине собственной загруженности лечебным процессом просто не в силах помочь им в сложившейся ситуации в полной мере. Актуальную потребность в организации такой помощи подтверждает единственное проведенное в настоящее время катамнестическое исследование психологического состояния матерей, чьи дети перенесли неонатальную реанимацию [8]. По данным, полученным в результате этого исследования, стресс, пережитый матерями, впоследствии формирует у них невротические черты личности и влияет на их взаимоотношения со своими детьми. Данных о проведении исследований психологического состояния родителей, непосредственно находящихся с детьми в реанимационном отделении, автором в литературе встречено не было. В связи с этим выявление особенностей психологического состояния родителей в период пребывания их детей в реанимационном отделении является необходимым условием для определения направления и характера той помощи, в которой данные родители нуждаются.
Цель исследования — изучение психологического состояния родителей, дети которых находятся на лечении в отделении реанимации.
Предмет исследования — психологическое состояние родителей, дети которых находились на лечении в отделении реанимации. Объект исследования — родители детей, находящихся в реанимационном отделении.
Метод. Методики исследования
© М. А. Пахомова, 2010
В исследовании был применен 16-факторный личностный опросник, разработанный. Р. Кеттеллом в 1956-1957 гг. на теоретической и методологической основе факторного анализа личности [13, с. 113]. С помощью данного опросника личность описывается 16 фундаментально независимыми и психологически содержательными факторами. Каждый фактор имеет условное название и предполагает устойчивую вероятностную связь между отдельными чертами личности [10]. Форма С использовалась ввиду ограниченности опрашиваемых во времени.
Описание выборки участников исследования
Результаты исследования и обсуждение
от длительного, зачастую, сверхсильного напряжения [14]. Без оказания такой первичной психологической помощи дальнейшее получение информации от родителя было невозможно [3, с. 11].
Трудностей при общении с родителями контрольной группы отмечено не было. В беседе они легко переключали внимание с состояния ребенка на свое собственное. Характер их переживаний свидетельствовал об экстремальности создавшейся для них неожиданной ситуации болезни ребенка, которая нарушала сложившийся ход их жизни.
свидетельствует о нереалистичном восприятии ситуации и может быть объяснено либо психологической защитой, либо бессознательной активизацией внутренних ресурсов, таких как вера и надежда.
Все полученные от родителей в ходе интервью и беседы сведения, феноменология их актуального состояния, данные личностного профиля и характер внутрисемейных отношений позволили выявить ряд особенностей психологического состояния родителей, находящихся с тяжелобольными детьми в отделении реанимации. Их переживания свидетельствовали о том, что опасная жизненная ситуация обостряет эмоциональночувственную сферу.
В связи с угрозой потери ребенка у родителей данной группы актуализируется страх его потери. В ответ на экстремальный вызов родители обращаются к своим внутренним ресурсам, таким как терпение, обретение веры в благоприятный исход болезни, надежды на исцеление ребенка. При этом они проявляют активную жизненную позицию, выражая готовность сделать все, что в их силах, чтобы помочь ребенку.
Таким образом, на основании проведенного исследования можно сделать вывод, что психологическое состояние родителей, дети которых находятся на лечении в отделении реанимации, требует оказания им квалифицированной психологической помощи. Учитывая режим работы реанимационного отделения, требования к персоналу и лицам, находящимся там, и принимая во внимание психологическое состояние родителей, необходима разработка специальных программ по оказанию психологической, а также других видов помощи (духовной, социальной) в целях предупреждения отдаленных последствий переживаемой родителями кризисной ситуации как у них самих, так и у их детей [7].
2. Признаками экстремальности состояния являются повышенное физическое и психологическое напряжение, переживание страха и тревоги, актуализация страха потери ребенка, ощущение потери контроля над собственной жизнью.
3. Признаками кризисности состояния являются изменение жизненного смысла на фоне изменившейся картины мира в ходе болезни ребенка и актуализация потребности в духовной и психологической, а также социальной и медицинской помощи и поддержке.
направленных на оказание родителям данной группы квалифицированной психологической помощи.
2. Гнездилов А. В. Психология и психотерапия потерь. СПб., 2007. 161 с.
3. Заманаева Ю. В. Утрата близкого человека — испытание жизнью / Под научн. ред. М. В. Осориной. СПб., 2007. 270 с.
4. Куприянов С. Ю. Роль семейных факторов в формировании вариантов нервно-психического механизма патогенеза бронхиальной астмы и их коррекция методом семейной психотерапии: Дис. .. . канд. мед. наук. Л., 1985. 218 с.
5. Магомед-Эминов М. Ш. Феномен экстремальности. М., 2008. 218 с.
6. Майерс Д. Психология / Пер. с англ. И. А. Карпиков, В. А. Старовойтова. 3-е изд. Минск, 2008. 848 с.
7. Малкина-Пых И. Г. Психологическая помощь в кризисных ситуациях. М., 2008. С. 11.
9. Осухова Н. Г. Психологическая помощь в трудных и экстремальных ситуациях: Учеб. пособие для студентов вузов. 2-е изд. М., 2007. 285 с.
11. Ромек В. Г. Психологическая помощь в кризисных ситуациях / В. Г. Ромек, В. А. Кон-торович, Е. И. Крукович. СПб., 2007. С. 22.
12. Рустамович А. В., Шамрей В. К. Клиническая психиатрия в схемах, таблицах и рисунках. 3-е изд., доп. и перераб. СПб., 2006. С. 128.
13. Сандберг Н., Уайнберг А., Таплин Дж. Клиническая психология: Теория, практика, исследования. 5-е междунар. изд. СПб., 2007. С. 116.
14. Соловьева С. Л. Психология экстремальных состояний. СПб., 2003. С. 45-46.
15. Шапарь В. Б. Психология кризисных ситуаций. Ростов-на-Дону, 2008. 452 с.
Тамара Стрига, Республиканская станция скорой медицинской помощи и центр медицины катастроф, Уфа, Башкортостан.
Медсестра-анестезист реанимационной бригады, работала на ликвидации последствий взрыва газопровода под Уфой в 1989 году. Тогда из-за утечки в низине скопился газ, и в тот момент, когда по этой местности проезжали два пассажирских поезда, произошел взрыв чудовищной силы. Погибли 780 человек, но жертв могло быть еще больше, если бы не врачи и местные жители.
— Тогда я работала в составе реанимационной бригады на центральной подстанции. Ночью поступил вызов, на который мы выехали около четырех часов утра. Мы не знали точного адреса и ехали на зарево — нам так и было сказано: езжайте на зарево, там произошла какая-то катастрофа. На тот момент не было известно ничего. Просто какой-то взрыв — другой информации у нас не было.
У нас нефтяная республика, и я думала, что могло прорвать трубу, мог взорваться газ. Но никто даже не мог представить, что в момент взрыва там проходили два поезда, которые между собой даже толком не разъехались. Никто даже не предполагал, с каким количеством пострадавших мы столкнемся и с какими травмами они будут. Мы думали, что просто едем на аварию газопровода, — что ж, не в первый раз.
Выехали мы туда сразу двумя бригадами: реанимационной и кардиологической. Доехали до лесополосы. Было очень темно, и проехать дальше возможности не было. Очень скоро к нам выехала пожарная машина, которая вывезла сразу несколько человек. Руководители бригад залезли туда, на верх пожарной машины, потому что наши легкие автомобили не могли там пройти.
Врач-реаниматолог и врач-кардиолог уехали туда. Мы остались с помощниками оказывать помощь. Следом подъехала инсультная бригада.
Железнодорожная катастрофа под Уфой
Фото: из архива школы № 107 города Челябинска / Марина Балакина
Нам вывезли троих детей. В основном это были подростки. Они шли, как летучие мыши, расставив руки, с которых свисали лоскуты кожи
Жуткое зрелище! Мы их погрузили в машину и отправили в больницу.
В это время подъехал наш более проходимый реанимобиль, на котором мы смогли подъехать к месту катастрофы. Там было хоть какое-то освещение — прежде всего от пожара. Та картина, которая предстала моим глазам, была жуткой. Это полотно лежало на очень высокой насыпи, а мы находились в низине.
По этой насыпи, как муравьи, метались вверх-вниз люди
В основной массе, как я понимаю, это было местное население, которое смогло туда добраться. Они забирались наверх и на матрасах, на одеялах спускали вниз пострадавших. Когда они увидели, что подъехал автомобиль, они стали подтаскивать жертв к нам. Пришлось развернуть госпиталь.
Благо там был мотоцикл — то ли из больницы, то ли еще откуда-то, и нам привезли одеяла. Мы их разложили и стали оказывать помощь на месте. Пришла партия, оказали помощь, и пострадавших уже вывозили другие бригады.
Был грузовик, полностью забитый ранеными людьми. Подъехала бригада на уазике и вытрясла все, что у них было: обезболивающие, гормоны… Мы залезали в кузов и делали все, что могли.
К нам спускали много пациентов, но это была не та часть, которая пострадала серьезно. К тем подгоняли железнодорожные платформы, грузили их туда и развозили в разные стороны. На насыпь мы сами поднялись, только когда уже рассвело, когда этот бесконечный поток более-менее иссяк.
Зрелище, конечно, было жуткое: развороченные вагоны, обгоревшие тела. Когда я проходила мимо, было такое ощущение, что это пластиковые куклы, пупсы-негритята. Лежит в человеческий рост женщина, блестяще-глянцево-коричневая. Кучерявые волосы. Такое ощущение, что это манекен
У нее была травма черепа, и был виден запеченный мозг. Только тогда пришло осознание, что это человек, а не кукла. Какая там была температура, что она так обуглилась?!
Железнодорожная катастрофа под Уфой
Фото: из архива школы № 107 города Челябинска / Марина Балакина
На ступеньках было очень много тел — видимо, тех, кто не успел выскочить. Длительное время собирали людей по лесам, ведь многие из тех, кто смог выбраться, разбежались от зарева кто куда. Когда наша операция завершилась, мы поехали в Улу-Телякскую больницу. Это было раннее утро. Там мы стали распределять поток пациентов по разным стационарам.
Когда мы развезли первую партию людей по стационарам и ближе к вечеру вернулись на скорую, пошли на вторые сутки. Поскольку пострадавших было очень много, мы не ушли с работы и продолжали развозить их по местным стационарам.
Мы летали на санавиации в составе не только взрослой, но и детской реанимационной бригады, потому что было очень много пострадавших детей. Борт санавиации был оснащен носилками, стационарными лежаками в несколько ярусов.
Спасательная операция после железнодорожной катастрофы под Уфой
Фото: из архива школы № 107 города Челябинска / Марина Балакина
Я до сих пор работаю в скорой. Наверное, это основное для работников скорой помощи, для всех одинаковое: если ты здесь проработал года три-четыре, ты уже никогда отсюда не уйдешь, это уже не работа, это образ жизни. Когда ты видишь, что реально спасаешь человеку жизнь, вытягиваешь его с того света, несмотря на то, что дико устаешь физически и с тебя тридцать три пота сходит, — все равно получаешь огромное эмоциональное удовлетворение. Ты помог! Адреналин, удовлетворение работой — это держит тебя на скорой. Ты уже нигде больше не сможешь работать, этого будет не хватать. Живой работы не хватать.
Игорь Надеждин, в 1980-1990-х — работник скорой помощи в Москве.
Был одним из тех, кого направили на место взрыва дома на улице Гурьянова — тогда около полуночи взорвали два подъезда панельной девятиэтажки. Погибли 106 человек, ранения получили почти 700.
На месте террористического акта на улице Гурьянова в Москве
В 1999-м произошла серия терактов. Все они, кстати, произошли за минуту до полуночи. Я был на месте взрыва дома на улице Гурьянова.
Это был панельный дом, поэтому многих удалось спасти из-под обломков. В первые шесть часов после взрыва пострадавших выносили одного за другим. Сначала шли люди с минно-взрывными травмами, осколочными ранениями, пациенты с синдромом вертикального сдавления.
Рядом с местом взрыва для пострадавших открыли школу. Буквально вышибли двери, так как было соответствующее распоряжение Лужкова.
А в остальном городе люди продолжали болеть, то есть больницы были заполнены, но, слава Богу, была выстроена система медицины катастроф, то есть и койки для пострадавших от терактов имелись.
Согласно строгому предписанию, врачам скорой помощи запрещено входить в очаг чрезвычайной ситуации, можно работать только на его границе. Всегда организуются так называемые сортировочные площадки, куда собираются все пострадавшие, и врачи работают там.
На месте террористического акта на улице Гурьянова в Москве
Я пришел на скорую еще в 1988 году, МЧС еще не существовало, но врачи уже не имели права входить в очаг. Обсуждался вопрос о создании медицинской милиции. По многим причинам, в том числе из-за большого числа нападений на скорую помощь.
Эти нападения начались в конце 80-х, после того как на фоне гласности вышло несколько репортажей о работе скорой, где рассказывалось, что мы возим с собой на вызовы наркотики. Соответственно, целью нападения были именно они. Тогда мы ездили на рафиках, которые комплектовались алюминиевыми медицинскими ящиками с откидной передней стенкой. Они были значительно тяжелее нынешних пластмассовых. И почти на каждой подстанции лежал ящик, разрубленный топором.
Схема была стандартная. Делали вызов — якобы у 35-летнего мужчины боль за грудиной, подозрение на инфаркт. А засаду на медиков устраивали прямо в подъезде. Врачи заходили — и тут же, за подъездной дверью, их поджидал человек с топором
Везде сидели снайперы, и не покидало неприятное ощущение, что тебе в затылок смотрит ствол. У всех активистов и с той, и другой противоборствующей стороны были какие-то совершенно безумные глаза. Очень много вещей происходило там спонтанно, на эмоциях
Я там раз и навсегда избавился от сутулости. На выходе из этой самой столовой мне навстречу шел отряд ОМОНа откуда-то из Барнаула или Кемерова. Каждый из них трогал меня рукой, касался спины. Около трех сотен человек. Я не мог понять, что происходит. Потом узнал, что у этих омоновцев была примета: перед делом надо потрогать горбуна. На следующий и в остальные дни я уже тщательно следил за своей осанкой.
Но как врачу-скоропомощнику мне больше запомнилось событие, произошедшее незадолго до того, 24 июня 1993 года.
Это было на Дмитровском шоссе. Грузовик при перестроении зацепил бензовоз, и у него треснула цистерна. Топливо потекло в сторону трех стоявших друг за другом троллейбусов. Бензин загорелся, и два троллейбуса объяло пламенем. Водители успели открыть двери, но выйти успели далеко не все пассажиры. В итоге погибли 12 человек, еще 42 были госпитализированы.
Разумеется, на Дмитровке сразу образовался затор, но у нас тогда были очень крутые водители, знавшие Москву как свои пять пальцев. Наш вез нас от Склифа до места ЧП какими-то дворами, и доехали мы минут за семь.
Напротив горевших троллейбусов была стоматологическая поликлиника, многих пострадавших сразу заводили и заносили туда.
Как оказалось, в одном из загоревшихся троллейбусов были три омоновца, которые ездили сдавать вступительные экзамены в Высшую заочную юридическую школу. Они спасали людей из огня, сильно обгорели, а один из них, Лев Новиков, превратился в живой факел. Потом он сам как-то добрался до скорой. Абсолютно голый, так как вся одежда на нем сгорела. Он даже мог говорить. В Склифе за его жизнь боролись еще полтора суток.
Игорь Чугреев, в прошлом работник московской скорой помощи, сейчас медик-доброволец на Донбассе.
Операция по освобождению заложников во время теракта на Дубровке
Фото: Денисов Антон / ТАСС
— Прямо напротив захваченного террористами здания Театрального центра на Дубровке был госпиталь для ветеранов. Помню, как его экстренно освобождали от пациентов: дедушек и бабушек выводили завернутыми в одеяла, в одних кальсонах.
Машин скорой помощи было очень много, но они друг другу перекрывали дорогу и долго не могли выехать. Путаница ужасная, мат на всю площадь стоял.
Спецназовцы выносили людей на руках и клали рядами перед центральным входом под навесом. Они валились с ног от усталости
В заложниках там было 916 человек, погибли, по разным данным, от 130 до 174 человек. Около двух сотен пострадавших отвезли оттуда в Склиф. Никто из них, насколько я знаю, не погиб. А все потому, что там в отдельном корпусе была реанимация при отравлениях, и в ней работали мастера своего дела.
А в Склифе ему ответили, что вводить ни в коем случае ничего нельзя — только ИВЛ. После этого к ним приехали люди от того начальника, но склифовские врачи им просто не открыли двери. В итоге своей настойчивостью спасли пациентов.
Я ему предложил свою помощь в качестве врача-добровольца, сказал, что работал много лет на скорой в Москве. Меня с ходу взяли.
В сутки я спал полтора-два часа. Вызовов было очень много, и часто к тем, кому уже никак нельзя было помочь. За день порой видел от десяти до двадцати трупов
Водитель у меня был один и тот же, только изредка его другой подменял. По дороге не раз попадали под бомбежку, старались объезжать те места, по которым била артиллерия, но огонь все время смещался, бывало, приходилось много раз менять маршрут.
Один раз решили объехать через поле, но снаряды падали прямо перед нами. Выпрыгнули из машины, спрятались в каком-то овраге, но тогда обошлось благополучно.
В Москве я работал в лихие 90-е и много чего навидался. Приезжаешь на вызов по одним жалобам, а там человек с пулевым ранением. И так далее.
На месте убийства в московском районе Жулебино, 1998 год
Фото: Владимир Яцин / ТАСС
Водитель плакал: у него пиджак в машине остался с паспортом и правами. Я плакал, думая о том, как буду наркоту списывать, и так далее. Выяснилось потом, что-то коротнуло, нашей вины никакой не было. Пришлось опять пересаживаться на старую колымагу.
Однажды пришлось встречать Новый год в лифте. Приехали на вызов с девушкой-фельдшером примерно в 23:10 — мужчина 45 лет с повышенным давлением. Но мы так до него и не добрались.
Дом был буквально через дорогу от подстанции. Мы думали, что успеем до курантов вернуться. Застряли между третьим и вторым этажами. Позвонили в диспетчерскую — там все бухие. Поздравили нас с наступающим и сказали, что ждать нам придется долго.
Где-то уже в половине первого вышли жильцы третьего этажа. Мужик притащил какую-то фомку, приоткрыл дверь лифта сантиметров на десять. Потом вышли его соседи. Стали нам со стола приносить выпить-закусить. В итоге просидели мы там до половины четвертого утра, пока ремонтники не пришли.
Врачи в Детской городской больнице им. Филатова в Петербурге поведали о безрадостной статистике: в сравнении с прошлым годом дети с COVID стали значительно чаще попадать в реанимацию. Медик рассказал, как изменившийся вирус бьет по детям, а также дал совет родителям, на что нужно обращать особое внимание.
Медики уже неоднократно говорили о том, что дельта-штамм коронавируса чаще поражает молодежь, в том числе детей. Кроме того, многие эксперты стали отмечать, что молодежь и подростки стали значительно чаще болеть COVID.
Подтверждение тому и безрадостная статистика Детской городской больницы № 5 им. Филатова. Если год назад в реанимацию учреждения попадали преимущественно дети с многочисленными сопутствующими заболеваниями, то сейчас в нее начали поступать изначально здоровые. При этом все чаще уже к критическом состоянии, с 90% поражением легких.
Заведующий отделением анестезиологии и реанимации № 1 Филатовской больницы Валентин Есиков рассказал, как изменившийся вирус бьет по детям, а также дал совет родителям, на что нужно обращать особое внимание.
По словам медика, из 16 коек в его реанимации семь развернуты под коронавирус. Они постоянно заняты.
Недавно из семи пациентов пять лежали на ИВЛ. В основном, конечно, это COVID-19 в чистом виде, пневмонии, но есть и дети с гастроэнтеритами и COVID-19, хирургической патологией и COVID-19. Был один ребенок с подозрением на тепловой удар. Если год назад детские реаниматологи иногда, простите, скучали на работе, то теперь скучать не приходится — дети поступают тяжелые, и инфекция протекает значительно тяжелее, — рассказал врач.
По словам врача, возраст тяжелых пациентов разный. В реанимацию поступают дети от 1,5 до 17 лет. Поступают и абсолютно здоровые пациенты, но с поражением легких 60-80%. А бывает и все 90%. Однозначно утверждать, что виноваты новые штаммы Есиков не может — исследование очень дорогое и у больницы нет возможности это проверить. Но ясно на данный момент одно — заболевание у детей стало протекать тяжелее.
Подписывайтесь на канал "Царьград" в Яндекс.Дзен
и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.
Фото Informburo.kz
Врачи-реаниматологи рассказали, что чувствуют и как ведут себя пациенты с Covid-19, когда попадают в отделение интенсивной терапии.
"Нам сложно докричаться до пациента сквозь противочумные костюмы"
Тимур Лесбеков, заведующий отделением кардиохирургии Национального научного кардиохирургического центра. Во время вспышки Covid-19 возглавлял отделение интенсивной терапии, куда привозили самых тяжёлых пациентов со всей страны
Сложно описать, что чувствует человек с Covid-19, когда возвращается в сознание. Пациент, очнувшись в обычной реанимации, видит лицо врача. В той реанимации, в которой мы работали, человек просыпается, а перед ним стоит некто в амуниции. Нам сложно докричаться до пациента сквозь противочумные костюмы и объяснить, что мы медики, что его не захватили инопланетяне. Некоторые пугаются. Выходя из долгой комы, люди испытывают колоссальный стресс, хотя бы потому, что не могут понять, что происходит.
Разговаривать в реанимации пациенты не могут, потому что у них трубка либо во рту, либо в горле. В обоих случаях голосовые связки не могут вибрировать так, чтобы генерировать звуки. Пациентам физически сложно даже глаза открыть.
Если им что-то нужно, показывали жестами. Мы распечатали крупный алфавит, чтобы они могли показывать на буквы. Несколько недель находясь в таком состоянии, многие теряют навык письма, у них не получается чётких символов.
Первое, о чём просят, очнувшись, – это пить. Даже боль не так доминирует, как жажда. Долго находящаяся во рту трубка высушивает всю слизистую оболочку. Чтобы это нивелировать, губы смазываются витамином Е или гигиеническими помадами, полость рта промывается, зубы чистятся.
Просьбы разные: кто-то просит есть, другой – поговорить с ним, потому что нет ни смартфона, ни телевизора, никакого общения, а люди в этом нуждаются.
Одному больному аппарат искусственной почки казался монстром, он всё время пытался от него отстраниться, пнуть. Возможно, это были галлюцинации.
Всё, что происходит вокруг пациента с коронавирусом в реанимации, неестественно. Нет простого человеческого прикосновения, потому что медики в средствах индивидуальной защиты, не в одной паре перчаток. Я делал массаж пациенту сквозь три пары перчаток!
"К смерти пациента невозможно привыкнуть"
Есть те, кто не приходит в себя. Некоторые говорят, что врачи привыкают к тому, что кто-то умирает. Но это не так, к этому невозможно привыкнуть. Каждый раз это случается, будто впервые. Как ветераны не любят говорить о войне, так и врачам тоже не хочется об этом говорить.
Первое чувство, которое возникает, – это злость. Злость на то, что не можешь побороть эту болезнь. Что ты столько сделал, а пациент столько терпел, столько вложено сил, времени. Как бы агрессивно ты ни лечил, какие бы устройства ни использовал, это не помогает. В течение двух месяцев пациент перед твоими глазами, ты проводишь с ним по 6-12 часов в сутки, а он идёт по наклонной вниз. Это страшно.
Родственники, узнав о смерти, не верят, потому что многие в принципе не верят в существование новой инфекции. У них тоже происходит непринятие ситуации и злость, как и у нас. Только их злость направлена на врачей: мол, так долго боролись и ничего не сделали.
Ситуация усугубляется тем, что в реанимацию, где лежат пациенты с Covid-19, родственники попасть не могут, чтобы повидаться или попрощаться. В обычной реанимации процесс происходит на глазах у близких, врач объясняет им всё в присутствии пациента, и это воспринимается несколько иначе, чем в случаях с коронавирусом. Мы звоним им по телефону, нет визуального и тактильного контакта. Родственникам приходится верить нам на слово. Это вызывает агрессию. Их тоже можно понять. Это беспрецедентные условия и для них тоже, не только для нас.
Мы искали выход из ситуаций, когда пациенты вынуждены долго находиться в реанимации, не видя близких. У нас был молодой человек, с родственниками которого я познакомился по телефону. Я знал семью, кто чем занимается. Мы попросили, чтобы ему принесли книги, которые он не дочитал, его дочку попросили нарисовать рисунки. Его супруга вложила на разных страницах книги записки: "Я тебя люблю". Морально на какое-то время это стабилизировало его состояние.
Из "грязной" зоны инфекционной больницы невозможно что-то вынести, потому что это может быть инфицировано. Мы приобрели смартфон хорошего качества, чтобы документировать свою работу. Однажды мы использовали его, чтобы установить видеосвязь между пациентом и его семьёй. С одной стороны, это хорошо, но нужно понимать, какой пациент. Если он может расстроиться и заплакать, то сам себе навредит, ему вновь потребуется аппаратное дыхание.
Есть ещё пресловутое постановление санврача о том, что в "грязной" зоне нельзя производить фото- и видеосъёмку. Хотя я глубоко убеждён, что это неправильно. Взять итальянцев, которые больше всех пострадали. Они, будучи в этом пекле, документировали данные, проводили вебинары, делились информацией со всем миром, отдавали фотографии с режимами аппаратов, делали съёмку лёгких, сердца, томографию. У нас это запрещают.
Инфекция может тяжело поразить человека любого возраста. У нас был пациент – молодой человек. Он был самым тяжёлым: получил ИВЛ, ЭКМО, лечился два месяца. Уже выписан, но до сих проходит дыхательную реабилитацию.
"Вы будете спать, а мы вам поможем"
Сергей Ким, анестезиолог-реаниматолог Карагандинской областной многопрофильной больницы имени Макажанова
Подключать тяжелобольных пациентов к аппарату ИВЛ нужно лишь в самых крайних случаях, когда другие, не инвазивные методы лечения не работают. Врачам приходится решать ряд проблем, главная из которых – синхронизация дыхания человека и машины. Больному вводят специальные препараты – миорелаксанты. Они позволяют снизить частоту и интенсивность дыхания так, чтобы за человека дышал аппарат. Это чревато тем, что у пациента ослабевают дыхательные мышцы, его дыхание даже после отключения аппарата может оставаться неэффективным, то есть развивается так называемая зависимость от аппарата.
Пока человек подключён к аппарату, он без сознания, его погружают в медикаментозный сон. Ну это же шок для любого нормального человека – осознавать, что ты не дышишь, дышит аппарат. Это психологически очень тяжело, поэтому рекомендовано не держать пациентов в сознании в этот период.
Когда нам приходится подключать человека к аппарату, мы стараемся как можно мягче об этом сообщить. Как правило, больной к этому моменту уже и сам понимает, что иначе никак. Чаще всего люди говорят: "Мне страшно, я задыхаюсь. Я не могу дышать, воздуха мало! Помогите!". Тогда говорим: "Конечно, но вы уснёте и будете спать, а мы в это время вам поможем".
В такие моменты важен контакт врачей с родными пациента. У нас есть специальный врач, который за это отвечает. Если близким мало той информации, которую сообщает наш коллега, назначается время для телефонного разговора с лечащим врачом. Мы всегда стараемся подобрать простые, понятные фразы, чтобы ничего из сказанного нами не могло быть понято двояко.
"Иногда пациенты не понимают, почему их госпитализируют"
Были и такие пациенты, которые говорили, что их нужно выписать, что они не больны и с ними всё хорошо. К примеру, говорили, что намерены жить ровно столько, сколько бог им отмерил.
Но мы ведь знаем, что человек болен, и речь не о плановой операции, когда выбор за самим пациентом, а об агрессивной, опасной инфекции. Если мы этого человека выпишем, или, не дай бог, он сбежит, то он заразит окружающих. В таком состоянии он ещё может сбежать, не сможет через несколько дней, когда начнётся выраженная гипоксия.
Пациентов с гипоксией, как правило, нет в отделениях, мы этого не допускаем. Таких обычно привозят. Они, простите, синего цвета. В тканях катастрофически не хватает кислорода. Они не могут не то чтобы шевелиться, а даже говорить. На эмоции, мысли, сознание – на всё это, в прямом смысле, не хватает воздуха.
Чаще всего поступают пациенты в гораздо лучшем состоянии. Иногда они не понимают, почему их госпитализируют. В таких случаях хорошо работает визуализация. Мы делаем компьютерную томографию, показываем пациенту состояние его лёгких, чтобы он осознал реальность угрозы своей жизни. После этого, как правило, вопросы отпадают.
Почему пациенты не доверяют? Эта ситуация не сложилась в один момент. Это всё копилось и росло как снежный ком. Вспомните 90-е годы, когда ничего не было, а невозможно ведь определить диагноз и оценить риски, когда под рукой только фонендоскоп и молоток. Сейчас ситуация улучшается. Есть довольно большое количество людей, которые с уважением относятся к нашему труду. Как правило, это те, кого врачи спасли, они благодарны. Нам этого достаточно.
"Только 30% из находящихся в реанимации подключают к ИВЛ"
Тимур Капышев, анестезиолог-реаниматолог, директор центра передовых знаний Национального научного кардиохирургического центра, член экспертной группы по оказанию интенсивной терапии пациентам с коронавирусной инфекцией в Казахстане
Когда началась вспышка Covid-19, по приказу министра здравоохранения Елжана Биртанова создали экспертную группу для лечения пациентов в отделениях реанимации. Создали группу помощи медикам по всей стране для ведения тяжёлых пациентов с коронавирусом.
В экспертную группу вошли: инфекционисты, пульмонологи, бойцы невидимого фронта – специалисты сестринского дела, фармакологи, специалисты по заместительной почечной терапии, анестезиологи, реаниматологи. Это большая командная работа. Ведь вирус может поразить не только лёгкие, но и печень, почечную, сердечно-сосудистую, нервную системы.
Экспертная группа проводит собрания, на которых консультирует региональных медиков / Фото Герарда Ставрианиди
Мы консультируем врачей. Наша совместная работа, например, помогает во многих случаях избежать необходимости переводить пациентов на ИВЛ или ЭКМО. Избежать ИВЛ помогает виброакустический массаж. За рубежом такой аппаратуры нет, её разработчиком является казахстанская компания. Мы давно применяем этот аппарат для тяжёлых пациентов. По нашей статистике, из 100% находящихся в реанимации пациентов только 30% подключают к ИВЛ.
Не менее сложная процедура ЭКМО, её применяют, когда ИВЛ не помогает больному. Для перекачивания крови (искусственного кровообращения) применяются машины. При этом соединение трубок аппарата с организмом человека происходит путём их введения в крупные артерии и вены или непосредственно в камеры сердца. Основное преимущество ЭКМО – способность поддерживать доставку кислорода.
За всё время работы было проведено четыре имплантации ЭКМО пациентам с коронавирусом. Два пациента, несмотря на проводимые усилия большой команды, скончались. Два других пациента отключены от ЭКМО. Один из них уже выписан из больницы, другой находится на реабилитационной терапии.
На этих экранах – информация о скорой помощи и санавиации по всем регионам, показывает глава центра Биржан Оспанов / Фото Герарда Ставрианиди
Раньше координационный центр экстренной медицины транспортировал самых тяжёлых больных в столицу. Сейчас больных почти не транспортируют в столицу, потому что регионы уже приобрели самостоятельный опыт в лечении таких больных. Но экспертная группа продолжает проводить консультативную помощь по заявкам конкретных специалистов в регионах.
Читайте также: